Повод для гордости

День Победы в городе Сокол.

Текст и фото: Илья Пилипенко

Красные, синие и белые флажки на фонарных столбах похожи на огромные листья. Вывески «С Праздником, дорогие сокольчане» написаны от руки на белых холстах, расставлены и развешаны на центральной улице. К традиционным адресатам — «участникам войны и труженикам тыла» — добавлены «дети войны». Пожилой, высокий человек в очках и в старом синем кителе стоит, опираясь на палочку, на улице у своего дома. Китель висит на плечах, на груди медаль и гвоздика в руках. Кажется, немного не трезв, но держится. Проходящие девушки фотографируются с ним.
-Уже седьмой десяток пошел. 25 лет в пожарной охране. С праздником. Спасибо, что подошел.

Человеку нужен повод выйти и гордиться своей прожитой жизнью. Хотя бы один день. Даже если он и не заслуживает — кому судить? Все равно, ведь уже ничего не изменить, и жизнь уже прожита. Может быть, и ему перепадет всеобщее, выпестованное телевизором, уважение к старикам. А, может быть, и искреннее сочувствие.
По той же улице молодой парень катит в инвалидном кресле своего деда – ветерана, увешанного медалями и обложенного цветами. Дед аристократично дремлет, медали позвякивают на ухабах. Когда подходят прохожие, он оживляется и смотрит, кажется, поверх фотокамер, хотя и сидит.

Военные памятники, не замечаемые обычно, отмытые и подкрашенные, собирают цветы и венки. На их фоне молодые мамы фотографируют своих детей и друг друга. Парад на главной улице закончился.

В ресторане «Эдем» Сокольское военное братство отмечает праздник. Участники кавказкой войны, афганцы, военные пенсионеры и военком города занимают длинный стол в большом и пустом помещении. Во главе стола подполковник в отставке Григорий Федорович командным голосом произносит речи и предоставляет слово собравшимся. По очереди все встают и коротко рассказывают свою историю, иногда на самом деле славную, и произносят тост.
-Наша задача продолжить добрые дела.
-Патриотическое воспитание молодежи на сегодня главное.
-Я хотела бы выпить за желания, чтобы у вас были всегда мечты.
Атмосфера напоминает одновременно и торжественное заседание, и застолье, хотя не все знакомы друг с другом. Хозяин ресторана произносит цветистый армянский тост, в котором сливаются и воевавшие оба деда, и присутствующие дамы, и местный патриотизм, и общее советское прошлое.

-Наша задача продолжить добрые дела.
-Патриотическое воспитание молодежи на сегодня главное.

Смуглый официант с георгиевской ленточкой на белой рубашке приносит новое блюдо.
-Еще пара патронов и можно расслабиться, а слово я хотел бы предоставить Галине Николаевне. Галя, давай, — командует подполковник.
Красивая коротко стриженная женщина лет 45 встает и спокойно, почти без эмоций рассказывает: как долго добивалась возможности отправиться в Афганистан медработником, и как стремилась на передовую выносить раненных, и как весь отряд погиб при взрыве склада боеприпасов. Все встают и пьют за погибших.

В городском автобусе наряженные дети и старики. Белые банты и белые волосы на фоне хмурых лиц. Жарко, открыты все окна и все почему-то едут молча. У кондуктора, неопределенного возраста дамы с крашенными волосами, татуировка «Сокол» на руке. Проезжаем мимо домов, «построенных пленными немцами». Наверное, в каждом городе такие есть.

На другом конце города на крыльце Дома престарелых три ветхих старика неспешно курят.
-Чего задумался? Побег задумал?
-Да куда уж бяжать. Только к бабке на тот свет разве.
-Мальчики, полдник. Полдник, — зовет повар.
Внутри пахнет борщом и удивительно, для пустынного в этой части города, людно. Перед телевизором, по которому показывает парад, «демонстрацию нашей военной мощи», плотная женщина, работник кухни, чистит вареную морковь. Здесь обычный день, такой же как всегда. Концерт был накануне.
-Валь, но отвяди-то, к ветеранам-то. Что пусть расскажут-то, а?
-Да чего они расскажут? И кто?
-Ну к Ларионовой отвяди.
Фаина Васильевна Ларионова, бодрая бабушка в теплом шерстяном платье и очках с толстыми линзами, сидит на кровати в двухместной комнате.
-А я и медали-то убрала до следующего года, если доживу. Надо бы дожить. Ведь больше девяноста.
Причесывается и достает наградные книжки к юбилейным медалям, словно хочет доказать, что они действительно её. Принимает меня за представителя какой-нибудь администрации и спрашивает, почему в этом году не было подарков. От Путина письмо было, а про подарки забыли. Когда родных нет, наверное, любой человек, проявляющий интерес, наделяется казенной функцией, иначе как объяснить такой интерес. Не в своем доме – все казенное. Рассказывает о молодости, о том, как им хотелось жить. Обычная история.

-А я и медали-то убрала до следующего года, если доживу. Надо бы дожить. Ведь больше девяноста.

-Мне 19 только было, когда война началась. Наших кавалеров-то позабирали всех. Это потом — кто за стариков вышел, кто за увечных.
Все время вспоминает, что она – ветеран войны. Великой Отечественной, — произносит почти по слогам и теребит в руках удостоверения на медали. Рассказывает, как кто-то обидел ее, посчитав медали ненастоящими.
Санитарка приводит еще одну бабушку — Копычеву Надежду Михайловну. 91 год. Почти совсем глухая и в толстом платке, сухая и совсем сморщенная.
-Расскажи, как воевала-то, — кричит ей в ухо санитарка.
Та сразу плачет и сбивчиво, повторяясь, начинает громко, как все глухие люди, рассказывать про окопы, про ранение, про работу на лесобазе днем и шитье по ночам, про хлеб из опилок, и снова про окопы.
Удивительно, какой сильный у нее голос. До сих пор. Без старческого дребезжания. Он заглушает почти все звуки в маленькой комнате и за открытым окном. Удивительно, как этот голос помещается в таком маленьком теле.
В разговор вступает молчавшая до этого еще одна обитательница этой комнаты — новенькая Рудина Ревекка Васильевна. Тихая старушка с проникновенным взглядом. Самая спокойная из всех.
-Я хоть не ветеран, мне восемьдесят один, но работала в колхозе с двенадцати лет, тяжелое было время после войны. Но хоть пенсия сейчас хорошая.
В какой-то момент говорят все одновременно.
-Мои медали. Я ветеран войны Великой Отечественной.
-И окопы рыли, а я сирота – мать в 30-х померла с голоду.
-Так 30 лет и проработала в колхозе.
Мне хочется закрыть глаза и не видеть этих несчастных старух, а где они счастливые, вспоминающих свою, уже несуществующую, молодость и потери. Они берут меня за руку, садят рядом с собой, и хотят, чтобы я понял, что только их рассказ важен и достоин моего короткого внимания. Они повторяют и повторяют одни и те же слова, и через какое то время я вдруг понимаю, что они уже почти не чувствуют мое присутствие и говорят даже не с друг другом, а сами с собой. Все сливается в один гул, из которого меня колют отдельные фразы, и я уже не могу понять, кто их сказал.
При прощании никто не просит прислать фотографии.

На городской площади начинается праздничный концерт. Разворачиваются палатки с нехитрыми развлечениями, типа детского тира и фотографирования в образе солдат. Обычный городской праздник – шашлыки, пиво, пирожки. Отличается только георгиевскими ленточками и музыкой военных лет в современной аранжировке. Выступление детских и ветеранских хоров. И, следом, видеообращения губернатора и главы города. Светло, на экране в глубине сцены ничего не видно. Народу немного. Сцену охраняют два дородных полицейских. В толпе не то чтобы веселье, но и нет никакой торжественности, и это сильно контрастирует с речами со сцены про «подвиг и спасибо». Все очень просто и как-то по-соседски. Пожилой мужчина с каменным лицом неслышно шевелит губами слова песни. Кажется, только он один слышит, что поют среди шума и гвалта. Девушка пытается поставить зажженную свечку у памятника Орешкову и Мамонову – местным героям Советского Союза. Свеча все время гаснет.

В толпе не то чтобы веселье, но и нет никакой торжественности, и это сильно контрастирует с речами со сцены про «подвиг и спасибо».

Неподалеку местные дворовые герои с пивасиком вяло прикапываются к юным кадетам. Во время минуты молчания сидевшие на скамейках перед сценой встают и становится немного тише. Старшие одергивают подростков, и все смотрят на сцену, где на экране огонь и все те же георгиевские ленты. И знакомый с детства голос Кириллова, и слова про «свет скорби» вдруг кажутся особенно проникновенным, важными и точными, и, несмотря ни на что, совсем не пафосными. Некоторые плачут. Я чувствую ком в горле и ухожу с площади. Я иду по темнеющему пустынному городу и почти никого не встречаю. Мигают светофоры. Доносится музыка позади. На пустых дорогах я вижу только «скорые». Много «скорых», спешащих в разные стороны.