Романов-Борисоглебск – Тутаев.
Текст и фото: Илья Пилипенко
В совсем нетридевятом царстве тихо. Вечерний свет тускнеет и затягивается дымом от бань. Огромная, как в кино, бледная луна видна за собором почти такого же, как она, цвета. Город Тутаев в этой части у главной достопримечательности — Воскресенского собора – совсем не похож на тот город, который встречает приезжего. Там – уличная реклама, заводские трубы на горизонте, торговые центры. Здесь – только деревянные дома частного сектора, потемневшие резные наличники и заборы. За собором – набережная, и кажется, что город выстроен по росту, как на школьной линейке: от стандартных для всей страны девятиэтажек через серые хрущевки с магазинами на первых этажах и далее, через причудливые двухэтажные дома с вычурными кирпичными башенками, через уже совсем невысокие деревянные избы, к реке. За Волгой город продолжается. И оба берега носят имя Тутаев, которое для приезжего уха кажется древним. Но это не так. Романов-Борисоглебск – прежнее, как принято говорить, историческое, название города. Оно выражало эту двойственность – двух городов, объединенных в один. На левом берегу реки в 1266 году угличским князем Романом Владимировичем, канонизированном позднее, было основан укрепленный городок, ставший со временем городом Романовым. На противоположном берегу еще раньше возникла слобода, названная Борисоглебской, которая со временем разрослась до города. По указу Александра I в 1822 году для удобства управления города были объединены.
Девяносто пять лет назад на торжественном собрании, посвященном первой годовщине революции, главным вопросом повестки было переименование города. Летом 1918 в губернском Ярославле было жестоко подавлено контрреволюционное восстание, которое победившая сторона назовет Ярославским мятежом. Городу, названному именем трех святых – Бориса и Глеба и кн. Романа, явно не было места на карте новой страны. Предложенные названия выражали дух того горячего времени. Здесь и Коммунар-Спартак, и Разинск, Луначарск, Ленинск, Володарск. Но остановились на Тутаевске «в память погибшего при исполнении служебного долга во время белогвардейского мятежа от руки белогвардейских банд на даче ярославского городского головы товарища красноармейца Тутаева». Так название города стало односложным. Говорят, что отец Ильи Тутаева, несмотря на выданные средства и пожизненную пенсию, в кабинете председателя укома партии слезно просил «не называть город именем сына, не позорить семью, дать спокойно дожить». Но кого интересовало желание одного человека, пусть даже близкого? Позднее название изменилось на более плавное, как течение реки — Тутаев.
— А хочешь, я тебе расскажу, как погиб Тутаев на самом деле? – спутанная седая борода местного краеведа Вениамина Борисовича Новикова дрожит на ветру. Очки-хамелеоны, старая тельняшка, сигарета, хрипловатый голос и удивительно не сочетающаяся со всем остальным широкая улыбка – «морской волк» на пенсии. – Про Тутаева получается такая история, значит. У нас же всегда много домыслов было, как он погиб. Я всегда людям говорю — не важно, как он погиб. Одни воевали за свою правду, другие – за свою. Он был солдат. Че вы его обсираете-то. Обычный пацан.
Из его рассказа становится ясно, что «нормальный пацан» погиб случайно при грабеже дачи ярославского головы. Эта оппозиционная официальной версия событий приводится в его книге про семью местных дворян Зацепиных. Мы стоим в старой, романовской, стороне, и он читает из увесистого тома отрывки воспоминаний. Я пытаюсь соотнести услышанное с тем, что вижу, и не могу. Запущенный парк с памятником Марксу и концертная площадка с яркими рисунками, магазины и полуразрушенный каменный особняк, заклеенный предвыборными плакатами. Два времени не встречаются даже здесь – в любимой и тщательно освоенной киногруппами старой части города.
– Имя Тутаев – это проклятие для города, — говорит Новиков, — но сейчас не время говорить о переименовании. Ни город в нынешнем виде, ни мы, в нем живущие, пока просто недостойны имен трех русских святых. Но ничего, здесь много неравнодушных. А историю личности делают, ты же знаешь, — он смотрит на меня в упор, и его глаза блестят за очками.
Раздолбанный уазик-буханка подпрыгивает на ухабах. Одновременно рычит двигатель, что-то позвякивает и стучит. Едем на завод. Огромные бетонные цеха окружены высоким забором. По углам охрана на вышках. Водитель Дима рассказывает о заводе и городе, который построил завод. Техническая информация обильно сдобрена байками. Здесь и про больницу, которую называют «Тутаевский крест», потому что с вертолета якобы видно, что в плане это крест, и про ушедшие в прошлое разборки местной братвы. Золотое время осталось в прошлом. А вообще, завод весь город кормил раньше. И не только «официально». Если кто-то работал рядом с тем местом, где делают водяные насосы, то соответственно и пер эти водяные насосы. Бандюганы за всем этим делом следили и регулировали рынок, так сказать. А сейчас не так все. 15 тысяч на заводе – предел. Как ни старайся. В Ярославле 25 тысяч за ту же работу. Люди покупают машины в кредит, чтобы ездить на работу в Ярославль. Вот так вот.
На проходной встречаюсь с редактором заводской газеты. Она показывает пока не открытый музей завода. Образцы продукции, портреты передовиков и гордость – плакат, подписанный командой «Камаз-мастер»: машины для ралли готовили и здесь тоже. Аккуратно перечислены достижения и туманно наброшены перспективы. Она обещает экскурсию и просит перезвонить завтра. Больше на звонки на завод никто не отвечает.
Сейчас о той эпохе ударных строек, демонстраций и культурного отдыха напоминает парк СССР, открытый несколько лет назад. Теперь у горожан есть место куда прийти и вспомнить, если, конечно, есть что вспоминать. На огороженной территории собрали скульптуры советского периода: здесь вечно юные пионеры, мудрые монументальные писатели, Ленин без постамента и почти нормального человеческого роста, издалека вполне можно принять за живого человека. Несколько советских машин при входе в парк, лавочки и урны по вечерам аккуратно заполнятся пивными бутылками. Детище предыдущего, ныне опального, мэра охраняет грозная табличка «Парк под видеонаблюдением». Тщательно побеленные скульптуры остаются белоснежными и в сумерках напоминают призраки. Культивированная ностальгия по Союзу, «по нашему славному прошлому», по ударным стройкам в таких городках не встречает никакого сопротивления и позволяет отвлечь внимание от созерцания современных развалин этих строек. «Все впереди!» – говорят гипсовый Ильич и Тутаев на высоком постаменте. Даже если само время этих призывов осталось в прошлом. Все всегда впереди. А для молодых, кому ностальгировать вообщем-то не о чем, это просто тихий парк, в который можно прийти с детской коляской.
Почти ровно напротив парка СССР, за рекой, Крестовоздвиженский собор. «Город Тутаев» не чувствуется здесь так же, как и «Романов-Борисоглебск» у побеленных холодных горнистов в парке. Настоятель отец Антоний приезжает на встречу на велосипеде. Он чем-то похож на персонажа фрески со стен собора. Но только не на испуганных змеем, уничтожающим град, жителей и не на умиротворенных святых. Он производит впечатление очень уверенного в своей правоте человека.
– А про имя города, то тут все ясно: представьте себе дерево, которое лишили нижних слоев почвы, а оставили только верхний слой. Оно, может, и не умрет, но плодов точно не даст. То же самое и у нас происходит. Самим именем была отсечена многовековая история, корни. На той стороне холмы не считали? Вернитесь, посчитайте. Город стоит на семи холмах. Тут даже придумывать ничего не надо и из пальца высасывать. Практически на каждом холму по храму. Семь холмов как-то сразу ассоциируются с Римом, да и название Романов – от «Рома», это – Рим, — рассуждает отец Антоний. Я мысленно пытаюсь связать увиденное с вечным городом. Получается не очень. Мешает очень русский пейзаж с Волгой. – Моя сверхзадача здесь – восстановить кремль, но, может быть, не в аутентичном виде, а в том стиле, как он выглядел в самом начале.
– А для кого? Для туристов?
– Для того, чтобы воспитать, чтобы вернуть людям себя. Мы же все-таки русские, а русский — это не национальность, а состояние души. Определенное мировоззрение, традиции и ценностные ориентиры. В Советском Союзе были те же основы, что и в христианстве. Но было убрано все, что касалось Бога. А все это есть в человеке изначально. Ребенок, казалось бы, ангел во плоти, но уже начинает обманывать. Откуда это идет? Откуда дети встречают священника и кричат: «Мама, смотри, Бог пошел!» Ведь на Веню Новикова не скажут, что это Бог, а ведь тоже с бородой.
«Скажите, а это старый храм, да?» — обращается к отцу Антонию женщина в платке, не решаясь зайти. «Собор с фресками уже стоял, а США даже в идее не было», — уверенно отвечает священник.
Переименование города – поле битвы здесь не между старым и новым, как было в 1918, а между старым и старым. И весь вопрос в том, какое старое важнее. Имена и названия здесь, как, в прочем, везде в стране, не просто знаки для удобства обозначения, это еще и способ отвоевать чуть-чуть места для своей правды. Табличка на недалеком от пристани доме : «ул. Панина, быв. Комсомольская, быв. Троцкого, быв. Даниловская» — заключила весь век в одну строку.
Переправляюсь на другой берег. Там, как и полагается Риму, пожар. Горят сараи недалеко от неприметной здесь администрации. Пожарные умело, но как будто играя роль, разматывают шланги, демонстративно не обращая внимания на зевак. Бабушки из соседнего дома живо обсуждают, кто поджег, и гоняют собаку, лающую на пожарных. Пьяный мужичок, держась за велосипед, прикуривает от отлетевшей головешки. На скутере приезжают очень довольные подростки, по три человека в седле, посмотреть на пожар. «Третий раз то же место», — говорит кто-то. Внезапно все звуки заслоняет один – звук потрескивающего в огне дерева.
Главная местная газета с романтичным названием «Берега» – в двух кварталах от места постоянных пожаров. Строгий кабинет ответсека, старая мебель и стол, заваленный газетами. «Я бы хотел посмотреть на ваше удостоверение», — Дмитрий Сергеевич Смирнов, работающий там с 1967 года, сурово смотрит сквозь очки в толстой оправе. На мой вопрос о названии города отрезает: «Я родился в Тутаеве и умру здесь, а за переименование выступают приезжие».
В соседнем кабинете молодая журналистка Оля и фотограф Дима, видимо, не в первый раз, спорят все на ту же тему. Оля: «Потому что Тутаев – это имя революционера, который ничего не сделал для города. Он – анти, он антигерой. Переименование было сделано специально властями, чтобы убить нашу историю. Они взяли, никого не спросив, переименовали наш город».
Фотограф: «Тут вышло как: Тутаев — это молодой город. Вся эта махина, она построена за последние 30 лет. Половина тех, кто здесь живет, они приехали на завод потому, что давали квартиры. Они себя романово-борисоглебцами не чувствуют, это во-первых. Во-вторых, здесь нет духа, набережная разбита, церквей нет, та сторона заросла вся. И что переименовывать? Этот бардак. Ничего же не осталось уже».
На этом и сказке конец. Но кто ее герой? Может быть, неугомонный Вениамин Новиков, издающий свою газету «Романовская старина» и книги по истории этих мест, деятельный отец Антоний, мечтающий восстановить кремль, а может, простой житель Дима, который, как и все, просто приспосабливается к жизни в предложенных обстоятельствах.
Берег реки. Темнеет и холодает. С проходящего круизного парохода доносятся слова экскурсовода, прерываемые шансоном: «Жемчужина на Волге… прекрасные храмы… лежит на сердце тяжкий груз… настоящее название… ветер северный… фрески и милые сердцу каждого россиянина провинциальные пейзажи». Теплоход не причаливает и медленно скрывается за поворотом, и огни, покачиваясь, растворяются в темной воде.
Оставить комментарий